Главная Борисоглеб литературный Геннадий Чугунов Геннадий Чугунов. Танец. Рассказ

Яндекс.Метрика
Геннадий Чугунов. Танец. Рассказ
( 4 Голосов )
Борисоглеб литературный - Геннадий Чугунов
26.05.2013 11:05

Геннадий Чугунов

Танец

Рассказ 

Воспоминания – это особое явление в нашей жизни. Они живут, по принципу своенравной кошки, сами по себе: приходят без спроса, уходят, не предупреждая нас, оставляя порой в сердце то грусть, то печаль, а иногда и тоску. А бывает, их не дозовёшься – они, словно играют в прядки, мелькнут какими-то неясными картинками в легкой дымке забытья, но так и не приходят. Могут они прийти и по приглашению, радуясь тому, что кому-то понадобились. Тогда их надо холить и лелеять, лёжа на диване, наслаждаясь, чем-то нежным, добрым и светлым, так и заснув в полной приятности. 

Мои воспоминания, за последние 10 лет, стали навязчивыми и бесцеремонными - они приходят ко мне целым коллективом и, расталкивая друг друга, начинают терзать меня. Я же, словно загнанный в угол психоаналитик, пытаюсь разобраться в этих переживаниях, но не получается. Всё это происходит по замкнутому кругу наматывая большое количество кругов в поисках выхода и не находят его. Попробую выпустить их на волю – может, полегчает. И начну с самого болезненного, загадочного и до сих пор мне не понятного.

Я с детства любил танцевать. Танец для меня был загадочным и волшебным явлением. Словно из сказки движения народных танцев трогали меня независимо от национальности. Особенно я любил танцы из балетных телевизионных постановок. Откуда у меня это увлечение, я не знаю до сих пор. Деды и прадеды мои были крестьяне с Поволжья. Возможно, это были казаки. 

Бабушка по линии матери, круто оценивала моё увлечение танцем. Она говорила: «Опять на голые ляжки и задницы пришёл смотреть. Что тут интересного, когда мужики лапают баб, а они от этого ноги задирают, а помойное ведро некому вынести». Бабушка была крепка и ядовита на слово – половину сказанного приходится сокращать, по причине нецензурности. Мы, с братом Юрием, выносили это ведро по очереди. Событие это было не простое; чтобы вынести ведро, надо было именть немалое мужество и силу. Коллективная помойка находилась метров в ста от бараков, а ночью света на улице практически не было. И зимой в горку по ледяной дорожке – это было особое деяние в нашей повседневной жизни. Но любовь к танцу, после такого рода препятствий, не становилась меньше.

Свои танцевальные способности я реализовывал по праздникам, которые проводились по-родственному, с большим количеством гостей. Проходили они с хмельным застольем и обязательно с песнями под гармошку или даже аккордеон. Дядя Петя, наш главный аккордеонист, был большой мастак своего дела. Надо было только своевременно спровоцировать его на эту игру и тогда он, тряхнув кудрями, замечательно и гордо сыграет несколько песен. Если опоздаешь, и он успеет выпить лишнего, то начинается свистопляска. Он начинает орать во всё горло какую-нибудь песню, путая при этом слова и мотив. Всё - праздник закончился. Остановить его было невозможно. Со скандалом, в сопровождении жены, он с песнями на всю улицу уходил домой.

Изюминкой таких праздников всегда было моё выступление. Сначала меня просили сплясать цыганочку. Я начинал с выхода и делал это не торопясь, словно говоря всем – сейчас выдам. И выдавал. Я закидывал голову назад, на полусогнутых сучил ножками, крутил руками и пускался вприсядку. Это было моё любимое движение. Затем, практически без перерыва, исполнялось «Яблочко». Завершалась моя программа барыней. Здесь я выдавал всё, что мог и даже больше. Танцуя, я забывал обо всём. Я крутился, прыгал, приседал и всё это в разных вариациях и конечно под гармошку. Многие движения я перенимал от взрослых или от танцевальных коллективов из местного Дома культуры. Все смеялись, бурно реагировали на мои детские танцевальные фантазии и всегда поощряли меня подарками. Я краснел, смущался, кланялся, но про подарки не забывал.

В дальнейшем, я продолжил своё увлечения танцами в школе, Мне первым, из двух параллельных классов, удалось научиться танцевать фокстрот и даже вальс. Этому меня научила мама. Я до сих пор помню всё в деталях.

На мою просьбу научить меня танцевать по-взрослому, она живо откликнулась и посмотрела на меня особым, женским взглядом, словно оценивая меня на предмет мужского начала во мне. Она обнаружила, что младший сын подрос и его волнует женский пол. 

После некоторого замешательства, она, попросив меня подождать, ушла в другую комнату. Ждал я довольно долго и уже терял терпение. Но вот мама вошла. 

На ней было самое лучшее крепдешиновое платье и замечательные туфельки на высоких каблуках. Так она одевалась только по праздникам. Надо добавить сюда особую, модную по тем временам, прическу и слегка подкрашенные губы. Выглядела она великолепно!

Мне было тогда лет 13, и я страшно волновался. Но мама уверенно вела меня в такт звучавшего фокстрота. Я же пыхтел, краснел и отчаянно наступал на её новые туфли. Видно терпение её было безгранично, и я через неделю был готов к своим первым танцевальным подвигам. Правда, вечерами были ещё репетиции со стулом. 

К школьным вечерам мы готовились основательно. Наши мамы наглаживали брюки и рубашки, мы чистили ботинки до блеска и повязывали пионерские галстуки. Без них на вечера не пускали. Кто постарше, были с комсомольскими значками. Конечно же, всё это благополучно исчезало в карманах с первыми звуками музыки. 

В один из таких школьных вечеров я осмелился пригласить девушку из старшего класса. Она была почти на голову выше меня, но не отказала и, мило улыбнувшись, позволила мне обнять её за талию. Это было что-то незабываемое. 

Она была в красивом светлом платье с цветочками и от запаха её духов кружилась голова. Красится в школе, не разрешали, но девочки умудрялись произвести над своим лицом какие-то незаметные действия, от чего оно становилось более взрослым и привлекательным, я бы даже добавил – обворожительным. 

Я боялся приблизиться к ней поближе. От неё веяло невероятным теплом, я же, при этом, горел синим пламенем. Изредка поглядывая на неё снизу вверх, я смог заметить, что она танцевала с удовольствием. Но я не должен был увлекаться, Ни в коем случае, мне нельзя было наступать на её новенькие туфли. Это был бы позор и конец моему празднику. И я выдержал свой первый танцевальный экзамен с партнёршей на отлично. 

Когда закончился танец, она загадочно посмотрела на меня и одобрительно кивнула головой. Сказав спасибо, не забыв церемонно откланяться, я быстро пошёл к своим друзьям делиться впечатлениями. Еле сдерживая восторг, я спокойно и с достоинством рассказывал им о всяких нюансах танца, слегка приукрашивая своё поведение и отмечая некоторые интимные подробности, о которых умолчу. Как они мне завидовали! Я эти переживания до сих пор помню.

Сколько после этого было ещё школьных дискотек, танцевальных вечеров в парке на специальной площадке под пластинки, духовой или эстрадный оркестры. Затем пошли разного рода ансамбли и под их запретные иностранные песни мы залихватски танцевали рок-ен-рол, твист, шейк и далее не помню. Танцы были всеобщим увлечением и старых, и малых.

В студенческие годы я танцевал в хореографическом коллективе. Сбылась моя детская мечта – в 27 лет я по-настоящему научился танцевать. Восемь лет я занимался танцами и не бросал их, уже работая в школе учителем.

Звуки танцевальной музыке вызывали и вызывают во мне особые ощущения радости, трепета и волнения, пробуждая при этом мощную энергию жизни. Вот, только моя любовь к танцу проявилась при странных и даже жутковатых обстоятельствах. Но всё по порядку.

Мы жили в бараке, в двухкомнатной квартире большой семьёй, Нас было 12 человек. Общими усилиями, поддерживая друг друга, мы прожили там 18 лет.

Бараки – это особое явление быстрого военного строительства жилья. В них было: центральное отопление, плита, которую топили по праздникам или по другим особым случаям, чтобы приготовить что-то много и вкусно на такое количество жаждущих, а так же была керосинка, на ней готовили по обычным дням. Все удобства: вода, канализация (помойка) и туалет находились на пригорочке почти в ста метрах от нашего барака. Были ещё сараи для скотины и дров. О жизни в этих бараках, в послевоенное время, можно было бы написать поэму. 

Это случилось 23 января 1951 года. Мне было тогда 3 года 3 месяца и12 дней.

Прошло всего полгода, как я начал ходить, говорить и сносно видеть. А до этого я с момента рождения всё время болел. Мало того – все думали, что я вот-вот умру. Но я выжил и успел накопить немало сил. 

Все, что происходило в этот день, я воспроизвожу по рассказам родственников. Сам я помню самое главное событие и те чувства, которые переполняли меня в те минуты.

Нас, со старшим братом, подняли с постели рано утром. В комнате было тепло и, что особенно приятно, пахло чем-то мясным и очень вкусным. У меня было замечательное настроение, я всем улыбался, а на меня окружающие как-то странно смотрели и качали головой.

Нас быстро накормили, дав рисовую кашу с изюмом и киселя. Это было по тем временам очень даже не плохо и вкусно. 

После завтрака, от нечего делать, мы мотались из одной комнаты в другую. В большой комнате начали накрывать стол, в маленькой стоял гроб, где лежал очень худой, с синим лицом страшный дядька. Его привезли вчера из больницы. У его изголовья горели свечи. Он мне казался чужим, хотя я часто видел его у нас дома. 

Мои встречи с ним проходили для меня очень неприятным образом. Он заглядывал в нашу с братом комнату, где я обычно ползал по полу, смотрел на меня очень строго и жутко грустно. Прячась от этого взгляда под кровать, я от страха в очередной раз конфузился, а он брезгливо звал маму: «Опять твой дристун обделался». Она меня мыла одевала во всё чистое, а я горько плакал. 

Сейчас, я с любопытством разглядывал его и радовался, сам не знаю чему. Меня переполняла радость внутренней свободы, непонятно взявшаяся откуда-то энергия, так и рвалась наружу. Я помню только эти ощущения радости.

Народу в комнатах было много. Кругом было всё как-то черно от черных платков и платьев на женщинах, от черных лент на зеркале и на портрете какого-то мужчины в военной форме. В общем, всё было черно и от этого тревожно. Через некоторое время все переполошились, побросали свои дела и стали собираться у гроба.

Это пришёл фотограф. Раньше была такая традиция – все родственники фотографировались у гроба с покойником. На переднем плане, в центре, были дети и далее располагались по родственной близости. Фотография эта сохранилась. 

После этой процедуры мы, не зная чем заняться, стали слоняться по квартире. Все наши передвижения по ней заканчивались кухней. Она вожделенно притягивала нас. Мы, как собачки, стояли рядом со столом, где перестукивались ножи, и ждали, переминаясь с ноги на ногу, надеясь, что нам хоть что-то перепадёт. Мы смотрели такими жалостливыми и голодными глазами, словно нас не кормили неделю. 

Бабушка, руководившая процессом приготовления блюд, поняла что, сколько нам ни дай, мы снова будем стоять, с наивными глазами, и глотать слюни. В конце концов, нас выпроводили на улицу, где ярко светило солнце и было много снегу. Стоял нешуточный мороз, который быстро прихватил нас за нос и уши. Пришлось их растирать снегом. 

Быстро забыв обо всём, я весело катался с ребятами с горки. Брат стоял поодаль и строго смотрел на меня. Он всегда задавался, хотя был старше меня всего на год.

Вскоре приехали сани, и нас позвали к дому. Рядом с крыльцом стояла крышка гроба, украшенная венком, его делала наша бабушка Маша. Мы с братом одну бабушку, про себя, называли доброй, а другую злой. Бабушка Маша, спасла мою жизнь. Она занималась моим здоровьем и воспитанием. Мама только работала, работала и работала, отца я не помню. Говорят он всё время болел..

Вынесли гроб, прикрыли крышкой, а нас, накрыв тулупами из овчины, посадили по его краям и мы потихоньку поехали на кладбище.

До кладбища было километра три и зимой, добраться до него можно было только на санях или пешком в валенках. Чёрный хвост медленно двигался за санями, Извозчик тоже шёл пешком. Во главе этой чёрной колонны шла мама. Она у меня была не просто красивой, она была красавицей. Правильные черты лица, красивые чёрные брови и выразительные глаза делали её изумительно красивой. Когда она улыбалась, мне казалось, что к нам в дом заглядывало солнышко. Сейчас она вся в чёрном и с таким отрешённым лицом была мне чужой и странной, словно это не моя мама. Мне было грустно от того, что мама такая непонятная, И в тоже время во мне бурлила жизнь.

Вот и лес. Это был сосновый бор. Я с любопытством разглядывал, высокие сосны и ели, покрытые огромными шапками снега. Где-то пела птичка, в такой-то мороз, а я пытался найти её среди этого сказочного белого царства. Брат из-под тулупа даже не выглядывал, только струйка тёплого воздуха над ним, напоминало, что там кто-то есть. 

Кажется, приехали. Все окружили сани с гробом: мужчины приподняли гроб и поставили его на табуретки. Крышку гроба сняли и прислонили к ограде соседней могилы. Наступила тишина. Далее были выступления: говорили о том, что мало пожил, был добрым, честным и порядочным человеком. От завода выступил секретарь парткома цеха, где говорили о его активной общественной работе, он был секретарём комсомольской организации 12 цеха, куда я впоследствии тоже поступил на работу в 15 лет, по особому разрешению профкома завода и райкома. Вот такие были времена!

Потом все стали прощаться с усопшим, при этом многие крестились, даже секретарь парткома. Некоторые целовали его в лоб. Предпоследней прощалась моя любимая бабушка Маша. Она не голосила, а только тихо подвывала. Поцеловав его и перекрестив, она тихо отошла в сторону. Последней, прощалась мама: она долго стояла и смотрела на чужого мне дядьку, затем поцеловала его в губы и отошла. Завывание перешло в голосистый плач и причитания. Застучали молотки. Гроб понесли к яме и не спеша опустили. По очереди, один за другим все бросали горсти земли. Земля была песок, и делать это было не трудно, даже при сильном морозе. Всё близилось к завершению. Нанятые рабочие стали быстро закапывать гроб. Вот и всё. 

Над могилкой вырос небольшой холмик, над которым возвышался крест. Все о чём тихо заговорили и стали поворачиваться в сторону дороги.

Вот тут-то и случилось то, что я помню по прошествии 60 лет. Как будто, это случилось сегодня. Я вдруг почувствовал невероятный прилив сил, странная радость переполняла меня. Я бросился к могиле, взобрался на холмик и стал плясать, выкрикивая слова, не помню какой песни. Может это была Барыня: Барыня, барыня, барыня сударыня, а может это была знаменитая песня «Яблочко» - Эх яблочко, да на тарелочке! Да, на тарелочке…"

Я прыгал и скакал по могиле и выделывал невероятные кренделя. Брат пытался меня сбросить, но я ловко увиливал и продолжал свой танец. Светило солнце и в моей душе всё пело и рвалось в небеса. Эдакое чудо, в пальто на вырост и в огромных валенках, всё прыгало и прыгало… Я делал это так, словно хотел достать до неба, которое мне казалось таким голубым и таким близким! 

Сколько это длилось, я не помню. Наконец мой брат изловчился и дал мне подзатыльник. Я кубарем скатился в сугроб. Отряхнувшись, я повернулся. Стояла жуткая тишина. Все кто пришёл на похороны, рабочие, зеваки, которые пришли навестить соседние могилы собрались около нашей могилы и странно смотрели на меня, улыбающегося и очень радостного.

Часть родственников смотрела на меня скорбно, и крестились быстро, быстро. Другая часть смотрела на меня с осуждением, Но были и те, кто думал, что у ребёнка с головой что-то случилось.

Моя мама смотрела на меня с безнадёжной тоской, а её слёзы градинками катились по щекам, замерзая на лету. Мороз был градусов под сорок. О чём она тогда могла думать, оставаясь в 21 год с двумя малолетними детьми, причём один из них ненормальный. А я смотрел и улыбался, и на душе у меня было светло и сладко.

 

Послесловие.

Это был мой отец, Жаворонков Александр Петрович, он умер в 31 год, а фактически в 28 лет. Как многие в то время, он добавил себе лишних три года, чтобы пойти служить в армию. В 39 году он добровольцем пришёл в военкомат и был направлен в Магадан в войска НКВД. В 1945 году его комиссовали, по причине заболевания туберкулёзом.

В 1950 году болезнь обострилась. В 21 январе 1951 года он умер в больнице от нехватки кислорода. Во время приступа ему был нужен кислород, который находился в специальной подушке, а он кончился. Отец дёрнул за верёвочку колокольчика, для вызова помощи, а она оборвалась. Так и умер с этой верёвочкой в руках.


Похожие статьи:

 
ОБЯЗАТЕЛЬНО поделись ссылкой с другими!

Комментарии   

 
0 # Елена Морозова 18.01.2017 18:39
Геннадий Александрович! Я не критик, конечно. мне было интересно, необычно, дочитала до конца.
Сообщить модератору
 

Недостаточно прав для комментирования - пройдите регистрацию на сайте